Сбоев Василий Афанасьевич (27.03.1810-1855 гг.) - адъюнкт-профессор Казанского университета, этнограф.
Исполняю данное Вам, почтеннейший Ал. Ив., обещание: пишу к Вам из темной глуши, из среды народа, едва вышедшаго из дикаго состояния. Прежде всего, я думаю, вы ждете от меня жалоб на томительную скуку жизни среди полудикарей: на скуку эту обрекали меня и те из моих товарищей, которые знали о моем намерении побывать в Петровский пост в чувашской стороне. Вышло напротив. Я превесело разъезжаю по чувашским селам и деревням и едва ли даже воспользуюсь убежищем от хандры, которое добрый товарищ наш Н.В. Рат...... благосклонно приготовил мне в Цивильске. Дело в том, что Чуваши — мои старые знакомцы. Назад тому лет двадцать пять я имел и случай, и обязанность изучать их язык и быт. Прожить четверть столетия — не поле перейти; много воды утекло в это время; многия из моих сведений о Чувашах успели ускользнуть из моей памяти; во многом Чуваши сами могли перемениться. Вот почему особенно приятно для меня теперь возобновить мое знакомство с ними, прислушаться к их языку, вникнуть в их настоящий быт, вспомнить прежнее, былое и сравнить его с теперешним состоянием этого народа. Может быть, заметки, наблюдения и сличения мои не вовсе будут лишены интереса и для некоторых из читателей вашей газеты: если так, то можете тиснуть их. Я выписываю Вам их из моего дорожного журнала, где впечатления, быстро схваченные, также быстро и записывались, и где не поместились только мои воспоминания, им же несть конца. Начинаю с начала, а конец отнесу к концу.
Вступив в пределы чувашской земли, я был приятно изумлен переменою, которую всего меньше надеялся в ней встретить. Вообразите: в Петровки, т.е. в то время, когда полуязычествовавшая чувашская земля праздновала одно из важнейших своих торжеств и приносила богам наиобильнейшия жертвы, — в это время я видел богослужение с поклонами в христианской церкви; видел значительное число говельщиков и особенно говельщиц. В некоторых селах, напр., в Кошках, в каждую неделю поста число их простиралось от 40 до 60 человек. Мне объяснили при том, что говеющие исполняют долг христианский более по произвольным и внутренним, чем по внешним побуждениям, что во всю неделю Великого Поста в чувашских церквах совершается непрерывная служба и число говеющих бывает вдвое более, чем в Петровки, что к Госпожинкам неприобщившихся Св. Таин на 10000 человек остается не более 20 или 30 и что, наконец, ныне между Чувашами небывший у исповеди и Св. Причастия более 2 лет считается редкостью, явлением необыкновенным.
Но с каким расположением весь этот люд приступает к Таинствам? спрашиваете Вы. На этот вопрос я Вам ничего не отвечу от себя, а заставлю отвечать самих Чуваш. Раз, выходя из одной сельской церкви после вечерней службы, я обратился к двум шедшим за мною старикам, и сказал им: «Говеете, друзья, но от мясного, верно, не отказываетесь; ведь теперь ваш праздник Синзе». — «Ай, не так говоришь, бачка, — отвечали мне. - Есть скоромное, когда говеешь и когда пост, — силых боле (грех будет). Кроме хлеба, ничего не едим, домой не ходим; всю неделю здесь ночуем. Праздники наши не Синзе и не другие прочие, а те же, что и у вас». Подошедший к нам священник подтвердил их слова, сказав, что прежние суеверия у Чуваш брошены, что из 49 видимых мною говельщиков только трое сельские, все же прочие из приходских деревень, и на неделю размещены по квартирам у священно-церковнослужителей. В одном из стариков я узнал своего давняго знакомца. Некогда он был мужик пьяный, задорный, кляузник, коштан. Он частенько колачивал свою мать, старуху сварливую и безалаберную, и почти всякий раз расплачивался за то в волостном правлении. «Ну, Семен, — сказал я ему, — а поколотить старуху-мать, или кого-нибудь из родных и знакомых, ведь силых-мар (не грех)? — Как не грех, бачка? Большой грех! Теперь мы знаем, что грех. Прежде знали только, что это больно дорого стоит», - примолвил он со вздохом.
Само собою разумеется, что семена лучших понятий о важнейших истинах христианства насаждены в Чувашах попечительностью духовенства. Они сами начинают чувствовать, чем обязаны своим пастырям. Прежния скандалёзныя их тяжбы и жалобы на священников выводятся и без сомнения скоро выведутся вовсе после того, как последние, получая от казны окладное жалованье и будучи обеспечены в исправном доставлении им руги, поставлены в совершенную независимость от своей паствы. Для священников уже нет причины потворствовать слабостям своих духовных детей и смотреть сквозь пальцы на их проступки; а паства не имеет причины ни негодовать на поборы, ни жаловаться на любостяжание пастырей. Следствия этого взаимного между ними отношения и теперь уже начинают обнаруживаться в уважении паствы, в ея послушании и готовности исполнять основанныя на религии требования священников. Я думаю, что очень и очень недалеко то время, когда служитель алтаря будет и поверенным другом, и наставником, и утешителем, и защитником своих духовных детей. Hoc in votis.
Частыя сношения с Русскими, усиление торговой и промышленной деятельности также изменили во многих отношениях понятия Чуваш. Монополия Русских на чувашских базарах исчезла: большею частию Чуваши сами как заготовляют или закупают в Казани и уездных городах, так и продают на своих базарах нужные для домашнего обихода вещи. Многие из Чуваш скупают или выменивают на что-либо у своих соплеменников — сало, кожи, яйца, мед, хмель и проч., и привозят для продажи большею частию в Казань. Хмель играл прежде особенно важную роль в быту Чуваш: у каждого из них и теперь непременно есть хумла-карды (хмельник). Хмель продавали они прежде оптовым торговцам или на винокуренные заводы по 50 и даже по 60 рублей за пуд; и таким образом каждый из Чуваш на одном этом продукте мог выручать все, что ему нужно было для уплаты податей и для удовлетворения первейшим жизненным потребностям; а деньги, вырученные от продажи хлеба, он откладывал на черный день, или на беду, т.е. на случай, если попадет под суд (суд и беда у Чуваш — синонимы). Ныне цена на хмель упала очень низко: его продают уже по 3 или много по 4 рубля ассигнациями за пуд. После того естественно должен был усилиться сбыт хлеба. И действительно многие Чуваши торгуют скупаемым у соплеменников хлебом на довольно значительные суммы. У некоторых есть свои росшивы, на которых они доставляют свой хлеб в Рыбинск. Эти торговцы составляют цвет, высшую аристократию, сливки чувашского племени. Они обыкновенно говорят не только с Русскими, но и между собою не иначе, как по-русски; живут в чистых, просторных избах и угощают своих досов и приятелей не сивухой, не мартовским пивом, не мореным медом, но чаем, белым вином, французской и кизлярской водкой. Последний предел, к которому стремится их честолюбие, составляют родственные связи с Русскими. Отдать дочь за Русскаго, или женить сына на Русской — это верх благополучия для Чувашенина-аристократа. Высшее, бонтонное чувашское общество, как и всякая аристократия в мире, находит себе подражателей в низших классах народа, который, если теперь не имеет еще ни возможности пить чай, ни расположения менять забористую сивуху и крепкое пиво на виноградное вино, то, по крайней мере, из подражания своему первообразу и для большаго удобства в частых сношениях с Русскими старается изучить русский язык. Действительно, теперь весьма немногие из Чуваш вовсе не знают нашего языка. Многие объясняются на нем так свободно, что только привычное к их говору и разборчивое ухо может признать в них Чуваш. Даже хир-арым, женский пол, все еще чуждающийся Русских и весьма мало имеющий с ними сношений, не совсем чужд некоторых познаний в нашем языке.
Таким образом, само время готовится окончательно решить бывший во дни существования библейского общества предметом сильнаго спора вопрос: можно ли совершенно обрусить Чуваш, Черемис и другие небольшие народцы, живущие в России и уже исповедующие христианскую веру? В настоящее время не иначе уже можно отвечать на этот вопрос, как утвердительно; можно, т.е. предполагать, что некогда они совершенно забудут и свой язык, и свой образ жизни, тем более что элементы этой жизни и сами по себе скудны, и не имеют ни малейшей связи ни с настоящею их религиею, ни с историческими их воспоминаниями. Что такой метаморфоз дело сбыточное - доказательством служат многие примеры. Приведу из них один. В тетюшском уезде есть село Каратаи. Жители его — Мордва; но во всем селе ни один человек аза в глаза не знает по-мордовски; мужчины говорят по-татарски и по-русски, а женщины — по-татарски. Если в Мордве, живущей близ Татар, можно было отатариться, то почему же Чувашам и Черемисам нельзя обрусеть?
Говоря о чувашской аристократии, я и забыл напомнить Вам, что в настоящее время рядом с нею возникает новая, ученая аристократия, юная Чувашландия, долженствующая сильно действовать на возрождение и образование своего племени. Она состоит из молодых людей ученых, т.е. кончивших курс в одном из сельских приходских училищ и прямо с ученической скамьи поступивших в должностныя и начальственныя лица средней руки, преимущественно в делопроизводители, или, если угодно, в писаря в сельских расправах. Число грамотных Чуваш теперь уже довольно значительно; оно постоянно увеличивается выпуском из училищ новых грамотеев. Главными учебными заведениями, светилами чувашского просвещения в чебоксарском уезде считаются кошкинское и аттиковское училища, в которых учащихся бывает от 20 до 30 человек. В них учат чтению, письму, закону Божию, арифметике. Но достопочтенный священник, заведующий кошкинским училищем, И.В.Золотницкий, кроме этих предметов, в свободные часы преподает желающим и более других смышленым мальчикам основные начала русской грамматики и краткую географию, приучая при том своих учеников к черчению карт. Мне показывали географическую карту, начерченную одним Чувашленком очень удовлетворительно. Чувашлята, как и Русские мальчики, принимаются за книгу неохотно, но за то чуть ли не скорее Русских привыкают к ней. Через год они приучаются бегло читать и свободно объясняться по-русски. Но когда мы говорим здесь о навыке свободно объясняться, то отнюдь не разумеем способности чисто и правильно говорить: это две разныя вещи. Чувашенин никогда не приучится совершенно чисто и правильно произносить наши слова. Как ни бейтесь с ним, вы никогда не заставите его правильно произнести, напр., русское д, особенно в начале слова; у него всегда выдет т. Я знаю внука обрусевшего Чувашина; он не разумеет ни слова из языка своего деда, но роковое д все-таки произносит, как т. Видно, у Чуваш орудия слова (organa Loqualae) имеют особенное устройство. Оттого, может быть, во всем их языке не более трех слов, начинающихся с д (дватта — четыре, дес — говорить, дос — друг), произносимаго притом с грехом пополам; между тем как слов, начинающихся с любимаго Чувашами т, в нем более 350. Кроме того Чувашенин, говоря по-русски, разевает рот целомудреннее и экономнее даже Англичанина. От того буква в весьма часто переходит у нею в ф, б — в п. — Нужно ли, впрочем, сказывать, что все это недостатки ничтожные, ничуть не препятствующие Русскому понимать Чувашенина, а Чувашенину — Русскаго?
Оставляя мелочи эти, порадуемся тому, что черты, в которых преимущественно обнаруживалась дикость, варварство, грубость Чуваш, теперь или совершенно сгладились, или видимо сглаживаются. К прежним религиозным верованиям своим они питают отвращение и презрение. Священныя рощи (керемети) все повырублены так, что и следов их не осталось. О варварском обычае тащить неприятелю сухую беду, т.е. вешаться во дворе своего врага, не слышно более. Чувашенин уже не смотрит более кретином. Он не видит в каждом Русском своего повелителя, олбута (господина). Чиновников Земской Полиции, равно как окружного начальника и его помощников, он не считает уже людьми, выше и больше которых нет ничего на свете. Он знает уже дорогу в Казань; знает также, что у него есть Патша (царь), защитник и покровитель всех угнетенных, за которого он молится в церкви и на службу котораго идет охотно даже без очереди, взамен женатого родственника или только приятеля: случай несколько раз, как мне сказывали, повторившийся в Чебоксарах в последний рекрутский набор. Глубокое легковерие и бессмысленная простота Чуваш теперь уже более предание, чем действительность. Наученный прежними многочисленными опытами Чувашенин теперь более всего страшится быть обманутым и сделаться посмешищем своих знакомых; его простота изменилась в самую чуткую осторожность.
Не то было назад тому лет 25 и более...
Керемети существовали тогда в каждом почти селе, и в них открыто приносились языческия жертвы. Чуваши хромали на обе плесне и глезне, были плохими язычниками и весьма плохими Христианами. В кереметях приносили кровавые жертвы только с корыстными целями, т. е. либо в случае несчастья, постигавшего то или другое семейство, либо в то время, когда надобно было испросить у богов обильный урожай хлеба, хороший приплод скота и т. п. Обращенные в христианство (около 106 лет тому назад) не силою убеждения, но по принуждению, они не имели ни малейшего понятия об истинах нашей религии. Они крестились сами, крестили детей своих, в случае болезни исповедывались и приобщались Св. Таин, вовсе не понимая, что делают. Обыкновенно они бывали в церкви только три раза в жизни, т.е. когда их крестили, когда женили, когда отпевали. ... Они видели в священниках доносчиков, врагов, преследователей своих; и самыя законные действия их они перетолковывали по-своему, давали им другой смысл.
Надобно, впрочем, сказать, что вообще Русские с самого покорения здешней стороны, вероятно, очень не кротко обходились с Чувашами. От того последние старались, сколько возможно, удалиться от внимания победителей. Они селились как можно далее от больших дорог, от судоходных рек, у какого-либо грязнаго ручья и все непременно по скатам двух ложбин. Почти каждое чувашское село расположено так, что Вы приметите его только тогда, когда носом уткнетесь в него. Скрывать от Русских дорогу к селам и деревням чувашским считалось долгом, делом чести каждого Василья Иваныча. Вы едете бывало проселочною чувашскою дорогою; русский ямщик Ваш, действительно не бывавший в этой глуши, не знает дороги. Вы заплутались. Вот идет Чувашенин. Ачам (молодец)! где проехать в N деревню? Тюрах кай (прямехонько ступай), — ответит он Вам непременно. Если Вы так неопытны, что последуете этому совету, то Вас непременно завезут либо на мельницу, либо к болоту, либо в лес, в котором еще не проложено безопасных езжалых дорог.
Но вот после многих остановок, объездов, переездов и заездов, Вы попали, наконец, в деревню, через которую лежит Вам путь. Едва Вы переехали за околицу, как ребятишки, игравшие на улицах, стремглав бросаются по домам с криком: вырас! вырас! (Русский! Русский!). В одно мгновение все ворота заперты, все двери затворены, нигде не видно души человеческой; вся деревня точно вымерла от моровой язвы. Делать нечего: Вы обращаетесь к разрешителю всех чувашских грехов — к выборному; у него Вы останавливаетесь и покупаете корму для лошадей. Выборный сначала принял Вас, как Русскаго, с достодолжным почтением. Но Вы не потребовали от него мирских лошадей, не съели у него дарового обеда, не поколотили его ни за что ни про что; Вы даже заплатили ему за корм лошадям, — и он с презрением смотрит на Вас, как на выродка, как на урода, с позволения сказать. Это значит, что Вы не умеете ездить по чувашским селам.
Научитесь этому искусству у выгнанного из службы подканцеляриста Брагина, который едет теперь (т.е. бывало) в преслоутый град Козьмодемьянск, чтобы партикулярно поскрыпеть перушком в тамошнем земском суде. Вот его грозная персона влетела во двор выборнаго на лихой тройке. Лошадей! — кричит хриплым басом, и ни с того ни с сего, вместо: здорово живешь, дает выборному две горячия оплеухи. Тот с глубоким уважением, с низкими поклонами провожает гостя в дом. Там Брагин приказывает подать себе вина, пива, яиц, яшку (суп) из курицы, и с избытком вознаграждает свое чрево за долговременный пост в Казани. Между тем лошади готовы. Уконтентованный даровым обедом Брагин выходит из дому, пошатываясь из стороны в сторону. Ему подана только пара мирских лошадей, да и тех выборный едва отыскал, потому что лошади все в работе, на сенокосе. Как? — восклицает Брагин — только пара? Не хочу: вези это сам; — и с этим словом он вынимает из кармана рукописный песенник, сборник образцовых стихотворений известнейших авторов, как-то Баркова, В. Пушкина и т.п., да две, три черновыя просьбы, написанные им в Мокрой для Татар, за пятиалтынный. Все это он энергично разбрасывает по двору выборного и борзыми стопами идет к околице, очень хорошо зная, что пешком недалеко придется ему идти. Оторопелый выборный бережно собирает разбросанныя бумаги, велит ямщику пристегнуть свою собственную лошадь, кладет в мошну синюю бумажку и сам отправляется вслед за сердитым господином. Как он там умолял Брагина не погубить его с ребятишками, как кланялся ему в ноги, а в руки будто насильно всучил синюю ассигнацию, — об этот молчит история. Вот как в старину ездили по Чувашам чиновные люди и приобретали себе всюду уважение и почтение.